ISSN 1818-7447

об авторе

Анастасия Сачёва родилась в 1994 году. Учится на филологическом факультете Самарского университета.

Votum separatum

Видимо, современная русская поэзия так и осталась в большинстве своем слишком связной — повествовательной, не рискующей далеко отходить от зрительно представимых образов или нормативного синтаксиса. В этой ситуации молодой поэт, если он хоть чего-то стоит, сталкиваясь со сложностью мира, отказывается идти по пути наименьшего сопротивления и вводить связи, услужливо предлагаемые клишированным сознанием. Но не так легко установить свои, новые, связи в этой сложности.

Те, кто представляются наиболее интересными в современной молодой поэзии (Евгения Суслова, Никита Сафонов, Денис Ларионов), кажется, стремятся исследовать мир в его до-связности, потенциальности (об этом говорили Александр Скидан, представляя стихи Сафонова и Ларионова в № 32 TextOnly, и Илья Кукулин, представляя Суслову на сайте OpenSpace). Может быть, сейчас вечный соблазн молчания превратился в соблазн фрагментации.

Возможно, стихи Анастасии Сачёвой возникают из сходных настроений, но начинают свой путь с другой стороны. В то время как Сафонов и Ларионов философично-аскетичны, Сачёва скорее размышляет предметами и событиями. Идущие от них ассоциации порой толпятся, но своим многообразием и непредсказуемостью накапливают потенциальность, дают ей место, во всяком случае, с меньшей усталостью и бо́льшим теплом. Возможно, так текст более приближается к тому, чтобы не пытаться угнаться за событиями, а стать событием самому.

Часть реалий в стихах Сачёвой — исторические, причем они входят в стихи как слова, блоки смыслов, полные непосредственного присутствия. Чувство истории, нечастое в поэзии, где история либо является предметом прямолинейного публицистического демонстрирования, либо отсутствует вовсе.

Но не только история. От камня сердолика до экономических метафор, заставляющих вспомнить Эмили Дикинсон. Напряженная внимательность (в том числе к этике), пытающаяся удержаться на грани хаоса, в радости неопределенности, в возможности превращения — рядом с безнадежностью немой лавины.

Стихи Сачёвой порой ставят в тупик читающего представленным в них разнообразием мира и опорой смысловых ходов на какие-то побочные, скорее имеющиеся в виду, чем представленные, ассоциации. Не исключено, что они часто ставят в тупик и их автора. За одно можно ручаться — это не автоматическое письмо, не словесная алеаторика, не еще один путь наименьшего сопротивления, неспособный к работе понимания и выдающий себя грубыми сбоями ассоциативных рядов. Неопределенность — не лужа хаоса, в котором равновероятно движение в любом направлении, а скорее поток, не знающий своего конечного пункта, но движущийся, вбирающий в себя и питающий другие течения. А поиск неочевидной логики (неужели, наконец, будет продолжена работа Александра Введенского? но для этого потребуются и предметность, и рефлективность) настолько же плодотворен, насколько мертв пересказ логики очевидной.

Александр Уланов

Анастасия Сачёва

Земля-апостол

* * *

1

 

голубая еда сердоликовых вмятин воздух

в твоих связках спряжение мускусных заячьих лап мускулистых

и подпруги лугов — распрягай — ременного бестравья

прожевавшей плечо земли нет на совести дня

без вопроса зачем про себя газированного

пронзительным произнесением в

люби-ближнее-своё дупло ли рушащееся дуло ружейное лопается

пронзённая ветошь как гранат

 

2

 

приблизительна

 

3

 

сумма прокрустовых ядер божьих коровок нескладных

не взболтается ни секрета слюны секретера пространства

но охотник до них было слово и полная сумка шагов насекомых

треснула половина soldaten куда приходилось

туда и сбегала нежность коралловых семафоров

внезапно погасших в гранате

в разрешении быть в разрежении

 

4

 

приближаться

земля-апостол

косы свои чернава сплети в слепящие комья

земли наличников стиснуты в филигрань

соловьи в круговой поруке то соловки в коме

чем чарторыйский не шутит то недоскажет край

 

знать не знаю травы́ говорит чернава

отворот от сизи поворот в бесцветный

маленьким черным планом не прочесть каналов

ветру-хлеборобу даждь днесь изуверство

 

слишком распахнут лист на платке мезозоя

у основания переполнен значит ли это выкинь

смежный росток воды заживающей в петином зобе

ей растворять стекло а до конца не привыкнуть

 

трижды утренний третий отрёкшийся

в клюв захлебнувшего слова

находящий свет петро-рагнарёк

пряничный восход в особняк у клодта

* * *

Пулеметная очередь знает, что́ положить в корзину,

потчуя порохом кассу — это колечко оксида

в экономических легких, в Кассиопее банковских кружев,

всем караваном картавя сквозь жестяную кружку.

 

Удавы удавок с рождественских елей крошат свои запчасти

и иже с ними в ижица знает каком поколении.

В ожерелье гирлянд пульсация шеи оленя.

Пальцу неба нелепо в люминесцентной перчатке.

* * *

В глотке осени север и развозчики молока

на трехколесных велосипедах со спицами мертвых суббот;

ледовитое их расслоение, как и кастовый

строй или карст двуязыкой глины и Бога,

стелет клиньев (путей) к Каю клич о постылой оседлости —

словно условный знак сдобным пулям полей,

не размолотым на львиные доли; и лавины немо истошны, и всё

в той же ехидной ангине изгибы пней (колен).

 

                                               Бессловесным ребусом

прилетает по молочному зубу от неизвестного адресата

вместе с клеймами ссыльных газет: это кредо

и счеты осени. После двадцать второго

я обернусь назад.

* * *

Дети желтый мелок вопроса скрестят антитезой

с полураспадом рта мелкопоместных нянь.

И колени дубов по-апрельскому тезисных

все беззлобно обкусаны синими конями:

 

им оставлять следы и за вовремя не пришедших

печь пироги из звеньев якорно-ржавых цепей,

воском свечей лепить запрошенное с запрошедшим.

 

В этом двуречье скольжений я ли не просто зверь,

                                                  я ли не просто верю.

* * *

Отвяжи уже хвост опоссумский:

Позатерты следы и дыры.

Ни к чему набирать воды

Под язык: додождишь и после

Сизые реки-поля.

(Пускай дрыхнут в осеннем обмороке,

Как хрустальная Керн)

Я ведь простой маляр.

Однако не верю колядкам.

* * *

Я только уголь с Донбасса.

Сияй, маяк:

Нет у меня якоря.

Нет у меня баса.

Сияй, ясень.

Если, руки раскинув,

Спать крестом

В ночь на пятницу,

Не дыша при этом, —

Есть такая примета,

Что станешь египетским стоиком.

Этаким Цицероном

В пижаме из ламинарии слоевищ.

 

Не верь уроненным вилкам —

Быстро восполнишь урон.

* * *

Торговать дожди и боярышник у барышника.

Пройденный кремль свернулся, как молоко из крынок.

Каплет с губных гармоник поздне-осенних гусей

вязким вареньем прощаний с антагонизмом сена.

 

Филиалы медвежьих берлог вновь разевают двери

в первобытно-лесных и тягучих азах и буки.

Буку с номером шесть не добежать до Медведиц

и не проснуться ночью, пускай коченеют ноги.

 

Темноты бояться, но лишь постольку поскольку:

из привычки лазать в карман пармезана

черноречивых углов. Вырасти — значит пугаться только

ирландских рецептов бараньих голов с глазами.

* * *

Все казались баптистами за хитросплетением нержавеющих

летних вилок. Веки в счете козлят. Века внутри хазар.

Ваша мать пришла из пролитого знахарем ветра,

и седмица сжатых отдельно пальцев близка к воскресенью.

 

Сон расписан ветвистой гжелью забывших ампиры залов

и садами пасхальных яиц, доживающих до ноября:

в нем смежается веко рекрутских наборов и сжимаются зайцы

солнечные в лунных сазанов. Скоро небо из дыма от отчеств,

 

не званных играть в колечко, выдохнет кряквой и кряжами,

где в овраге пустых диафрагм тает ищет вещами Вощев.