* * *
Иуда даже ходит по волнам.
Стерильна репутация, в порядке.
Я узнаю иуду по шагам,
по шелесту заныканной тридцатки.
Он ждёт: мое дыханье стеснится,
заледенеет взгляд, не видя дня…
Я узнаю иуду по ресницам,
готовым гниль припрятать от меня.
* * *
Не бейте детей.
Они мир большой.
Ни скрипа дверей,
Ни тени чужой.
Где верх, а где низ
Годиной лихой?
Мы падали в слизь.
Питались трухой.
Сдал, как идиот,
Себя Прометей.
А нас не гребёт.
Не бейте детей!
* * *
Ветер веет-повевает,
всех по кругу забывает.
Хоть водоточит криница,
никому не даст напиться.
А холодная водица
будет литься, литься, литься.
Солнце греет-пригревает,
никого не замечает.
* * *
Жизнь есть межа. Межа, она короткая.
Межа — намного круче прочих кар.
Кто на меня посмотрит как на фотку, я
не целиком там поместился в кадр.
Я всё ж светлее фона и реальнее.
Прими меня, — я, кажется, готов, —
Наполовину ты, дорога дальняя,
из непреклонных состоишь мостов.
* * *
Дуче мой, вот этой боли,
так слепящей, как маяк,
мне никак не отфутболить,
не спихнуть её никак.
Мой ослиный норов, снова?
Ты даёшь себе отчёт,
по цене какого слова
мир в моих счетах идёт?
Верно, мерю словом — жгучим,
ядовитым, как змея.
И клянусь тебе, мой дуче,
я б стрелял таких, как я.
* * *
Пусть мир насторожился,
а я такой, как все,
кто на любви учился,
а вырос на попсе.
Мир — зло, его крестины
случились в этот час,
который дышит в спину
и догоняет нас.
Сквозь сито бы просеять,
во взгляде загасить
тот час, что, как ливрею,
никак не износить.
И сам я на подносе
его не поднесу.
Поскольку я не бросил
любить свою попсу.
* * *
Самыми интересными
будут рассказы обо мне для твоих детей.
Ты расскажешь им
про то, как я любил тебя,
и как я тебя любил.
И всякий раз
твои дети почувствуют себя —
ну хотя бы совсем чуточку,
ну хотя бы совсем-совсем чуточку,
моими.
18 
