* * *
Глисты. Ведь болезнь Бытия очевидна:
называйте ее скукой, раз уж я
талдычу об одном и потом еще
увиливаю при всякой возможности от оскорблений.
Я называю ее «мир», то есть, повторяю,
блестящая способность сговориться.
* * *
Сын и бог под подозрением:
атеист, движимый лучшими чувствами,
обнаруживает ошибки в исчислениях: ему доверяется
кающийся друг, просит драгоценного совета.
Но попутчик решает, что его слушают
недостаточно внимательно, и сливается с толпой.
* * *
Если все еще держится эта
человечья корка, но еще
не высохла мякоть,
открой окно мира:
ведь это твой нескончаемый
подлинный ветер, твоя настоящая белая
роза, и еще одного пацана,
и другого, и тех, кто срывает
маску Сего Человека.
* * *
Надвинется тень,
дающая нам покой и суд души:
я это предвижу, надвинется и будет
больше колесницы и тьмы лошадей.
Но я не устрашусь: будет знак
в книге, трижды открытой
и закрытой трижды, когда Господь
сподобится умастить елеем голову:
и прощение сразу же будет нам,
нашим словам, в страхе сказанным,
испуганным словам, не произнесенным.
* * *
Этот источник, который полощет мои одежды,
теперь ты его знаешь, ты должен его освятить:
и низвергнуть веру, заключенную в толще
скалистых отрогов в бездну:
среди этого гама неукротимых потоков
ты узнаешь себя самого, ты натолкнешься
на меня, пока я собираю камни,
и замечу тебя только за шаг, в последний момент.
И, радостно устремившись ко мне,
ты поймешь, что это я, поймешь суть человека.
А я, поскольку мой черед уйти
еще не наступил, я стану парусом и норой.
* * *
Разделенные стеной идиот
и ангел пишут одну и ту же поэму,
в течение двадцати пяти лет, с изящными
остротами и глубокомыслием изысканно
дьявольским. И одна и та же бабочка
порхает туда и обратно, чтобы напеть им
о своих полетах: но эти
густые бритые брови идиота…
это уханье филина,
приводящее в ужас ангелов…
* * *
Поскольку благодарность зелена,
как зелена заразная болезнь, придвинься:
я умащиваю маслом твои руки.
Чтобы уйти далеко, и надолго,
я стану любовником христианской скорби.
* * *
Мертвому рту на живом лице
не достает слов: они мчатся мимо
и не останавливаются. Так я определил,
что моя вера лжива, я умолк
как рыбак: и, быть может, — кто знает? —
не было даже утра.
* * *
Кто я? Еще один слог
в предначертанном круге,
уверенность будет не лишней,
если учитывать каждодневную цену сомнения,
что я обрету жизнь вечную.
Но «ты», не избегающее одиночества,
текст, настоящий, не путаный,
падение на любимую землю —
крапива, которой порола
меня матушка.
* * *
Для портрета, который ты с меня пишешь,
как недосягаема для него твоя рука!
Захочу — рассуждаю и дознаюсь истин
или расчесываю колтуны гребенкой и ломаю ее
я развлекаюсь тем, что у меня два лица
и дрожу, смутно дрожу от себя самого.
Но твой портрет пусть будет в чулане
там плесень и паутина
поработают над его цветом и формой.
21 
