ISSN 1818-7447

об авторе

Ала Халед (علاء خالد) родился в 1960 году в Александрии. Окончил Александрийский университет как биохимик. В 1990 году выпустил первую книгу стихов الجسد عالق بمشيئة حبر. За ней последовали еще шесть поэтических сборников и пять книг прозы, в том числе вышедший в 2009 году и принесший писателю широкую известность роман ألم خفيف كريشة طائر تتنقل بهدوء من مكان لآخر. В 1999 году вместе с женой, художником и фотографом Салвой Рашад, основал альманах أمكنة («Места»). Публикуется как эссеист в ведущих египетских газетах.

Алья Рхим (علياء رحيم) родилась в 1962 году в тунисском городе Монастир. В 1984—2016 гг. вела программу на городской радиостанции, публикуется как журналистка в национальной периодике. Автор шести книг, последняя из которых, сборник рассказов سلفي, вышла в 2021 году. В 2001 году удостоена премии Зубейды Бахир за вклад в литературу.

Мохамед Хаджи Мохамед (محمد حجي محمد) родился в 1958 году в Танжере. Окончил Университет Сиди Мохаммеда ибн Абдаллаха в Фесе как социолог, имеет также дипломы психолога и философа, работал преподавателем. Публикуется как поэт с 1979 года, в 1995 году выпустил первую книгу стихов ذئب الفلوات, за которой последовали ещё два сборника. Был главным редактором веб-журнала أكروبول («Акрополь»).

Кирилл Корчагин родился в 1986 г. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Кандидат филологических наук, работал в редакции журнала «Новое литературное обозрение» и Институте русского языка РАН. Участник ряда проектов по теоретической и прикладной лингвистике, редактор отдела поэзии альманаха «Транслит». Первая книга стихов «Пропозиции» вышла в 2011 году. Шорт-лист премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2009), премия Андрея Белого в номинации «литературная критика и проекты» (2013).

Новая карта русской литературы

Другое наклонение

Ингеборг Бахман ; Энн Карсон ; Запах лимона ; Сара Холл ; Тэмми Хо Лай-Мин ; Эфе Дуйян ; Артур Новачевский ; Иварс Штейнбергс ; Анна Грувер

Запах лимона Три арабских поэта

Ала Халед

Запах лимона

Как же мне нравится биография Маркеса

под названием «Запах гуавы»,

хотя в краях моей памяти

не росли такие деревья.

Хотя нет… Я забыл,

как мама варила листья гуавы с соседского дерева

и поила меня микстурой от кашля —

хронического кашля, который в детстве

со мной был каждую зиму:

и вот я хочу вспомнить тот резкий запах,

но он скатывается с поверхности моей памяти

скользкой каплей росы.

Теперь ничто не припоминается,

кроме самых любимых вещей,

хотя их уже недостаточно,

чтобы обставить новую вражду —

не вражду в буквальном смысле,

скорее, недостаток любви.

В краях моей памяти росло три лимонных дерева,

и если я напишу книгу о своей жизни,

то назову ее «Запах лимона» —

кислый, пронзительный запах, запах желания,

наполняющий мое детство —

у него был такой же кислый вкус,

и оно было окрашено в желтый:

детство — иное, чем у сверстников:

они играли, я мучился кашлем.

Мне не жаль желтого цвета, кислого вкуса,

поднявших знамя над моим детством,

и теперь, в Лос-Анджелесе,

со мной снова лимонное дерево,

его пронзительный запах в домашнем саду —

словно мост между мной и краем моего детства.

Ведь в каждом детстве есть дерево,

которое ждет, что мы станем большими,

чтобы одарить плодами,

запасенными только для нас.

Лимоны здесь намного крупнее,

чем те, которые мы когда-то собирали,

и нет у них того резкого кислого вкуса,

и они словно бы с тонкой патиной гнильцы —

как когда я впервые был в этом саду

и думал, что где-то здесь мертвая птица —

наверное, это как странствие

по мучительным истаивающим воспоминаниям.

Этот запах связывает два времени,

и в этой стране

они нужны мне оба,

ведь я странник в поисках тени от дерева

или запаха,

ведущего к дому,

оставшемуся там,

откуда уже не вернуться.

Я хотел бы разрушить последнюю стену этого дома,

я хотел бы, чтобы кто-нибудь выбил

из-под меня стул —

чтобы земля сама от меня удалилась,

сохраняя мою честь от падения.

Алья Рхим

как будто улица без птиц

я ищу спасения в мечтах

хотя нет во мне смелости музыки

пронзающей сон

*

я брожу по коридорам молчания

по асфальту задохнувшихся слов

сыплются мотыльки моего голоса

*

я останавливаюсь в пустоте языка

ты, начало линии,

что за узкая мысль на белизне страницы

*

я смотрю краткое пособие

по сюрреализму глины

где буду и я на запутанном полотне

*

я кричу среди лабиринтов неясности

вы, колокола красноречия, помогите мне

сущности смысла замкнуты скобками

*

я всегда верила пророчеству буквы

так для чего язык бросает в меня —

камень?

Твое имя не указывает на тебя

Аиша,

все начала ведут к одному и тому же концу —

смерть многолика…

Останавливаться на ветру,

направляться исключительно к пропасти —

кричи что хочешь:

твой голос — птица без крыльев,

тот, кто ведет тебя по направлению к тебе же, —

бессмысленный слепец;

твое восстание против смысла

и ржание метафор — словно лозунги,

разбросанные наудачу

по тексту, не требующему комментариев.

Аиша,

проглоти свой гнев:

шум твой — выстрел, дремлющий в груди,

а твои доводы, как бы ты их ни защищала, —

игра на порванной струне,

бесплодный язык,

и ты с этой стороны,

и слабое женское «-ла».

Аиша,

у сновидений свои тайны:

море для корабля… и капитан;

у дней свои законы:

тюрьма… заключенный, тюремщик;

у иллюзий свои недвижимые облака —

так перережь пуповину

своего бессмысленного «я».

Ты — не ты,

твое имя не указывает на тебя,

голос твой отдаляется от тебя,

образ твой как тень на воде.

Найди суру «Мужчины» внутри суры «Женщины»

и стань тем, что они хотели:

лицом без изнанки.

Мохамед Хаджи Мохамед

Недостающие сцены

Теперь здесь только

тот переулок, где

дети бегут словно вишневые реки,

где скоро

догонит их

ругань соседки,

словно случайная пуля

из чьего-то окна.

На балконе теперь

только женщина

за беспорядок

отчитывает дочку,

красноречива, как лилия,

и подпрыгивает марионетка,

и играют в классики

рядом

с порогом.

И один и тот же порог,

твою плоть поедающий

в конце

каждого месяца.

Теперь в укромной кофейне,

где проходили

наши дружеские

встречи,

только тревожный мох

и шумы всматриваются

в странные головы

собравшихся, словно овцы

из старого грузовика.

Теперь

в этом

городе

только грязные площади,

пыль,

что, наверное, будет заигрывать

с глазами прохожих

или бросится камнем

на наши дешевые сны.

Этот город

не смеется,

а если засмеется одна из его улиц,

дома повернутся к ней

в страхе,

и она побежит

обратно к соседям,

быстра, как сердитый ребенок.

Пустые парадные

в эти дождливые дни;

на старом столе, ставшем приютом ветров,

я видел тебя как звезду, одиноко горящую

среди ветхого неба,

обещающего правителя облакам

и доносящего ржанье коней

до деревни моих сновидений.

Ради листочков,

ради их белизны, пережившей все эти войны,

ты просишь меня о просторе,

обменивая жеребенка,

порожденного бредом,

на таинственную женщину.

В эти дождливые ночи

я видел тебя, мальчик:

ты играл с розами,

удивительно самоуверен;

птицы дремали в твоей голове

в рубашках богов,

а в зимнем пальто твоем

сокрыта была тысяча штормов

и свирепость волка

в поисках жертвы.

Ты, странствующий

по архипелагу моих расстояний,

ты, сходный с моей молнией дикой,

какие тосты с тобой мы скажем сегодня

на краю жизни?

Бесплодны все сны, хотя

к их напиткам мы пристрастились.

Что это за мрачные деревни,

куда нас поведут

эти шаги,

не на их ли проулках

наши пути оборвутся?

Изнутри этого лабиринта, окруженного

состраданием облаков,

я видел фонари,

втянувшие меня в любовь,

гордо стоящие среди тротуаров, как холод,

я видел, как их берберские ночи развернулись

кошачьим хвостом.

И вдалеке от ласточки,

переполненной заклинаниями огня,

появляются козы: они заблудились

и пристают к сидящим в кофейне.

И пока изумление поджидало меня

у воображаемого окна,

я просил прибежища у птичьей стаи,

стекающейся из моего воспоминания

подобно самым близким друзьям;

но горе твоих желаний овладело мной,

и вот ты видишь на улицах тех,

кого обступили солнца твои,

опирающиеся

упреком

на один

из твоих путей.

Перевод с арабского: Кирилл Корчагин