* * *
На Юге всегда полнею
от обмякшей истории.
Юг: пыльная диковатая область
с каёмкой рождённых в Азии гор.
Летом река несёт запах мыла,
а растения не отдыхают ночью.
Степи уходят в плавни.
Ливни прекрасны, но не приносят прохлады.
Проблема в том, что всё спрятано,
лежит в кладовых.
«Посмотри на втором этаже,
а я разберусь с теми, кто ниже», —
повествование из дюжины слов,
но тоже закрытое.
М. потерял корову и дом, у С. отняли хлеб,
но успела сбежать сама,
переписав фамилию на всякий случай.
У. наменял мелочёвки у греков
и зарыл под сосной.
Теперь концов не найти.
В небе есть полосы, их легко пропустить.
Это границы Юга.
Их видно снаружи, но не изнутри.
Юг! Остригаются волосы головы твоей.
Старость опередят, но и лестницу
не сплетёшь из них, так как не сохранишь
их.
* * *
Человек в автобусе пересаживается с места на место,
но везде одинаково жарко.
Время консерватизма и фикций,
крупное прошлое возвращается, с каждым циклом не то:
просто жара, без триумфов.
«Раньше летом было как в пекле, как в паровозной топке.
Мы бились с полями, бились с полынью,
а теперь ваши риторы не могут назвать тридцать имён жары,
путаются на десятом».
Но человек слаб, человек потеет,
ищет место у форточки.
Кузнечики поют вокруг автостанции
в тлеющей мураве. К ночи их сменят цикады.
Сетка парковки слегка гудит на лёгком ветру.
* * *
движешься медленней — быстрее проходит жизнь.
шкаф достаёт до верха, ты нет.
взяться за возраст зубами.
были всегда ни к чёрту, хотя и стояли прочно,
как чудеса природы.
акация значит америка.
пятнистые листья на синем.
теперь-то готов спуститься в долину
глухих предков.
в комнате нынче прозрачно.
в эту пору результаты труда
отделяются от автора.
много названий у них,
все знакомы, как иней и поздние фрукты.
И горе обманывает.
Сезон, промытый от горя,
просматривается наперёд.
* * *
Всё говорило, что это предбанник Востока.
Абстрактного: дом как цунами
с пеной тарелок по крыше, неровные грани полей
пересекались разнотравиями, мелко реяли флаги.
Кювет был границей.
Главное — предметы ютились, группировались,
несмотря на обилие места вокруг. Трубы, строительный мусор,
автомобили на трассе, шатры.
Хлопья первого снега не прилипали к одежде.
Сон тоже был азиатским,
когда рефлексы не притупляются,
а спишь будто бы под открытым небом.
* * *
Смесь смущения и невысказанной жестокости.
Тёмный сын пустыни заискивает перед кондуктором,
потому что боится сказать не так.
Вот было бы дело без слов, всё обернулось бы проще.
Ничего, и ты пропадёшь. Вернёшься домой,
где небо кипит от жары, потратишь добычу,
и сила выйдет без слов. Кровь забудет.
Забудет кровь, забудет мир
твой азиатский сон.
И колотьё песчаных рек
в закрытой голове.
Штиблеты, вросшие в ступни,
твой глиняный костюм.
Твои ножи, твои сады,
твой взвинченный язык.
* * *
Мысли внутри головы записываются слоями, как и всё вокруг,
но перемежаются пустотой и накладываются друг на друга.
Раньше две дороги вели к моему дому,
одна длиннее другой. В том были свои приметы
и даже одухотворённость.
Теперь весь квартал предсказанно рассыпается на простые части.
Запись кончается, это — последнее, что я помню
теперь, когда собираю вещи.
Впереди — не очень долгое
перекладывание их с места на место,
а не divinum opus.
Мы любим науку. Наука даёт отчаянье
и честную жалость к себе.
* * *
Впечатлят или нет масштабы,
но лес выглядит проходимым.
Граница оказывается рукотворной,
фермы моста, сложенные из камня.
Представление начинается на опушке.
Олени перепрыгивают через барьеры.
Егеря маршируют.
Слышится музыка.
Пахнет, как в зацветшем аквариуме,
но стенки прозрачны: словно ящик для фокусов.
Неясно, снята ли крышка.
46 
