ISSN 1818-7447

об авторе

Кирилл Корчагин родился в 1986 г. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Кандидат филологических наук, работал в редакции журнала «Новое литературное обозрение» и Институте русского языка РАН. Участник ряда проектов по теоретической и прикладной лингвистике, редактор отдела поэзии альманаха «Транслит». Первая книга стихов «Пропозиции» вышла в 2011 году. Шорт-лист премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2009), премия Андрея Белого в номинации «литературная критика и проекты» (2013).

Новая карта русской литературы

Само предлежащее

Данила Давыдов ; Полина Барскова ; Макс Росочинский ; Линор Горалик ; Евгений Сошкин ; Кирилл Корчагин ; Сергей Морейно ; Антон Равик ; Ислам ; Александр Фролов ; Виктор Багров ; Карина Лукьянова ; Люба Макаревская ; Виталий Лехциер ; Ярослав Головань ; Алексей Леонтьев ; Канат Омар ; Александр Уланов

Кирилл Корчагин

Фракции дня

              дорогой ипполит, я видел

              коринф разделённый морями

              где сокрыт ахерон во рту мертвецов,

              приходил в элиду и оставляя тенар

              оказывался у моря где падал икар

              в апогее светлого года

* * *

через тысячи камер времени если бы мог я увидеть как росчерком

тянется сеть сухожилий с пыльных полотен,

                                                            переливается день,

                                        протягивается песком,

                              пыльцою вулкана,

по разломам бухт, всасывается створками мидий, фильтрующих океан

как фильтруешь ты мою любовь,

                                                  как по сколам политики

движется та же линия, чей-то рассеянный взгляд

над памятниками, электричками и в конечном счёте над пеной

всех очищающих средств

                              того и этого мира

                                        ведь она одна нас согреет когда

                    умрёт отопление и останется только

фосфоресцирующий пепел, тёмно-зелёное небо над портом,

          выдвигающееся над яхтами и судами —

с пеплом оно заодно, и краны его размечают

                                        прямоугольными гранями,

                    жарким желанием, на окраине слуха дрожащим

                              вместе с автомобилями на окружной,

и у вокзала почти в темноте они играют в футбол,

стекает парковочной краской глиссада воро́т,

                                        жёлтой, муниципальной,

и пепел, под ногти забившийся, сложнее всего очистить,

но только под слоем пепла хорошо запекается лето —

мы уже близко к нему, мы уже в формах железных для запекания

                                                  и оттуда выйдем такими,

                              что в молла толпе, в очереди на чек-ин,

          сможем всё-таки встретить новых друзей

* * *

Приведённое в движение моторами дня, всполохами ночи, переплетающимися под мостом,

запускается солнце, раскрывая текущие ветви — так ослепляет желание

дэнсеров в барах, и мы соскальзываем в тёплый огонь земли,

и вьются в проёмах пола зме́и желания и потоки желания

липнут к одежде как мокрый апрельский снег

что это? шок пневматический, рассвет удушающий там где сходится мост с мостом и вминается в почву тело

всеми соцветиями, ссохшейся кожей,

и частицы его разлетаются в стороны по покровке, по николоямской

но во что они соберутся, расколотые, когда встанут складки речные, переваривающие рассвет, и его мерцание над нашими головами

расслоится на чёрный язык любви и красный язык любви

и всё что увидим мы сквозь тусклое это стекло

расщеплённым в ускользающих фракциях дня

в наших сердцах прорастёт проглоченным солнцем

* * *

между пазух дворов заржавленные петли граффити

                                                                      блюющие единороги,

там берут нас на борт

                              мы взмываем над складчатым космодромом,

и в уюте сожжения все сидят при включённых огнях:

время сжимается в листья

впрыскивает себя в отверстия растений,

стекает вместе с мазутом с движущихся частей

 

аничча, аната, дукха

                              проворачивается три раза затапливающая масса двигателей,

и срезая слои экрана нисходит в наши съёмные комнаты

                                                                                публичный дисгрейс,

затопляя теплом как ни одна любовь,

выплавляя чёрное олово

                               то, что глотаешь и держишь во рту,

выставляя космические корабли во дворе,

покрытые баффами, почти неотличимые

от мусорных контейнеров среди трансформаторов и парковок

 

аничча. светящаяся турбулентная пелена

                                                            огромная синева турбин

аната. затапливающие тела

                                         напластование свечений

дукха. огонь и слова́ огня

 

ветер разделяется на две половины

                                                  тот, что взлетает под нами, и тот, что тянет к земле,

и один из них говорит: осенью все остаются дома,

а другой обнимает трубы

                               проращивая свой позвоночник в их сырое тепло,

и те, кто сидят на трубах

                              весёлые и молодые

                                                  за ним повторяют эти слова огня

* * *

хор просыпается в непостоянном ветре на окраине гданьска

шепчет из-под влажных кустов, таится в нишах секс-клубов

и преследует дальнобоев потрескиванием табака

хор, поющий в огненном ветре, неслышный, я боюсь различить

о чём ты поёшь: о — поёшь ты и слышно всё хуже — движется

из-под земли любовь, — и машины, перебирающие позвонками,

и даже огненный ветер, охвативший высокие верфи, слушают

этот влажный хор — раскаляющий стебли растений в садах,

разъедающий фабричные корпуса, железо трамваев, воздух:

он душит, но хор поёт: о — он поёт — благоразумное море

и большие товарные корабли, разве с вами не говорит она —

опять еле слышно, только мобильная связь щёлкает, но не она

поёт: о — что-то поёт — этим токсическим ветром движутся

и скрежещут небо второе и третье, сцепляясь друг с другом,

как рабочие, застигнутые ночью за ремонтом железной дороги, —

и они слышат: мы знаем, как движутся волны, как разбивается

свет на фигуры и лица, мы слышим, как подходит к верфям

новый большой корабль, но не знаем, что делать с ним, —

и дальнобои слушают, не всё разбирая, слушают фабрики

и трамваи, я слушаю и тоже не понимаю, откуда взялась эта речь,

почему все выемки гданьска заполнены ею, почему её видно

в зазорах брусчатки, где только мокрицы ждут судного дня,

и хор шуршит: если в другой стране мы всё наконец потеряем,

то память об этом будет в приморском ветре, в ржавчине маяка,

в проносящихся фурах на трассе — вот как поёт и все слышат

хор во влажных глухих ветвях в темноте на окраине гданьска

* * *

мелкая галька вулкана смещается с каждой волной прибоя,

разложение волн, аппроксимация их рядами фурье, овердоз океана,

я отстраняю руку, чтобы всем было видно,

как вползает залив в открытые окна выгнутым животом воды

и все они думают только о том, как эти двое,

касаясь ладоней друг друга, растворяются в исполосованном свете,

как скатывает их земля в пёстрые сгустки,

вращающиеся внутри сочащихся фонарей, —

как подрагивают шуршащий край скатерти и рука,

отодвигающая занавеску

 

мы видим тела́, скатывающиеся по синеющему туннелю,

проложенному сквозь во́лны, сделанному из волн и панцирей мидий,

чьи внутренности выедает рыжебородый мужчина, что сейчас

сидит напротив и почти смотрит в мои глаза,

и я замечаю скошенный угол лица, вывихнутый из пазов,

его разложение на тёмные слипшиеся агрегаты,

так в прибое волн опадают строения о́строва, покрывают кожу,

сращивая жёлтые клетки друг с другом — до влажной волны́,

прорезающей щели между камнями и сам этот

плавающий в горчичной дисперсии день

* * *

время с отрубленной головой — время Восточной Европы:

прогулки в окрестностях Краковского предместья,

тихо сцепляющийся лёд на реке, обмелевающей к северу,

её утиные запруды, а на дорогах — зайцы и лисы,

рабби Нахман, что идёт по этому лесу, и склизкая почва

выскальзывает из-под ног, опадает пластами в заросшие озёра Умани

 

где нет и уже не будет нашей судьбы,

где растворяется лёд огромной эпохи

и горит горит и держат над ним

свои холодные руки наши друзья

 

солдаты дивизии Галичина загружают ящики в бревенчатые вагоны,

и дрожит зализница, тянется по заболоченным равнинам сквозь берёзы,

обёрнутые шкурой левиафана, излучающей свет, покрытые позолотой,

еле видимые в слетающихся искрящих сгущениях, разгорающихся над Брацлавом

и уводящих на запад, чтобы затихнуть в холодных ключах Оффенбаха, —

там заняты тёмной работой те, что власть и свет высекают из пены речной

 

кто ты видящий это? оставляющий

фракции тела в каждом предместье,

сшивающий все рассветы и само

забвение, память, наблюдающий

 

как сидят и курят повара во дворах рядом с улицей Францисканской,

как женщины с колясками пристально смотрят на незнакомцев,

как поднимаются публичные дома на окраинах, невыносимые балтийские рассветы,

и маленький Тео Конрад в 1861 году смотрит на улицу, видит невысокие строения,

всю эту уездную архитектуру, дом 47, улица Новый Свет,

до Люблина 165 километров, до Белостока — 185.

* * *

этот чёрный сказал поглядывая в айфон:

я помещаю семя своё в каждую вещь,

          распарываю по́лосы расписаний,

                              собираю слоящиеся голоса,

          искрящиеся же́лезы в крушении

                    нашей ночи:

видим всё это на ютубе — мы,

                    сидящие при электрическом свете,

          под цифровым огнём, смятые сущие

                              с накинутыми плащами:

                              влажными спорами окрашенный фöн

втекает в наши продолговатые поры

пока туманная лента,

                    разматываясь, движется к нам с раскалённого облака,

          схватывает движения, им подражает —

и я подбираю камень, снова бросаю его,

выбивая из предстоящего воздуха

          для всех — новую — тень,

                    скошенную этим туннелем

луны́, в поле протягивающемся за оградой прибрежной фермы,

и хирохито выходит из кабинета,

          ломкий, как марсианин,

                              обмирающий на углах

                    и уже разрываемый прорастающими течениями,

скользкой тоской берегов, вздыманием гор в горьких лентах сочащего ветра —

остановить

          раздвигающиеся блоки домов,

                    перестраивающие себя согласно

плану, ве́домому только им, сжимающиеся и расширяющиеся,

                    набухающие вслед за качанием волн, за касанием ночи

* * *

                    ясно всё вижу снова

          двор и двери

в огне

          голые горы, снег на вершинах, трасса,

громоздятся полосы ветра,

          встраиваются друг в друга,

сворачиваются в гнёзда,

          из них построенный город, скользкий,

          стекает в пазухи мыльного камня

продолговатыми волнами, вопросом о жизни,

снесённой ветром,

                      спрятанной в недрах горы́,

          где выпекается золото крови, медь

полупроводников —

                              мы встретились с ним на парнасе,

          горнолыжном курорте

с затекающим солнцем и складками древесных пород,

он заплатил за меня, оставил неприбранным номер —

всю ночь гудели и пели

                    сталкивающиеся рои

          и долго с возвышенностей стекали к равнине,

                    молчали и снова пели —

в конце он сказал:

                    можно спуститься в бухту,

если держаться за цепи воздуха,

          увидеть плавучий расползшийся мир

раскалённый

          в зимнем

                    огне, и как он сливается с почвой,

          вытекает из нас и оставляет одних

в страшном горении света