ISSN 1818-7447

об авторе

Иван Белецкий родился в Краснодаре в 1983 г. Окончил юридический факультет Кубанского государственного аграрного университета, работал журналистом и редактором, с 2013 г. живет в Санкт-Петербурге. Публикует стихи с 2009 г. в журналах «Крещатик», «Урал», «Нева», «Волга», «Prosōdia» и др. Выступает также как гитарист в составе рок-группы «Вода и рыба».

Журнальный зал

Само предлежащее

Дмитрий Замятин ; Дмитрий Аверьянов ; Иван Белецкий ; Ирина Миронова ; Андрей Урицкий ; Ирина Котова ; Татьяна Бонч-Осмоловcкая ; Сергей Соловьёв ; Анна Репман ; Дмитрий Григорьев ; Ирина Машинская ; Артём Новиченков ; Илья Данишевский ; Андрей Рябой ; Сергей Шуба ; Екатерина Али ; Александр Бараш

Иван Белецкий

Честная жалость

* * *

На Юге всегда полнею

от обмякшей истории.

Юг: пыльная диковатая область

с каёмкой рождённых в Азии гор.

Летом река несёт запах мыла,

а растения не отдыхают ночью.

Степи уходят в плавни.

Ливни прекрасны, но не приносят прохлады.

 

Проблема в том, что всё спрятано,

лежит в кладовых.

«Посмотри на втором этаже,

а я разберусь с теми, кто ниже», —

повествование из дюжины слов,

но тоже закрытое.

М. потерял корову и дом, у С. отняли хлеб,

но успела сбежать сама,

переписав фамилию на всякий случай.

У. наменял мелочёвки у греков

и зарыл под сосной.

Теперь концов не найти.

 

В небе есть полосы, их легко пропустить.

Это границы Юга.

Их видно снаружи, но не изнутри.

Юг! Остригаются волосы головы твоей.

Старость опередят, но и лестницу

не сплетёшь из них, так как не сохранишь

их.

* * *

Человек в автобусе пересаживается с места на место,

но везде одинаково жарко.

Время консерватизма и фикций,

крупное прошлое возвращается, с каждым циклом не то:

просто жара, без триумфов.

 

«Раньше летом было как в пекле, как в паровозной топке.

Мы бились с полями, бились с полынью,

а теперь ваши риторы не могут назвать тридцать имён жары,

путаются на десятом».

Но человек слаб, человек потеет,

ищет место у форточки.

Кузнечики поют вокруг автостанции

в тлеющей мураве. К ночи их сменят цикады.

Сетка парковки слегка гудит на лёгком ветру.

* * *

движешься медленней — быстрее проходит жизнь.

шкаф достаёт до верха, ты нет.

взяться за возраст зубами.

были всегда ни к чёрту, хотя и стояли прочно,

как чудеса природы.

 

акация значит америка.

пятнистые листья на синем.

теперь-то готов спуститься в долину

глухих предков.

 

в комнате нынче прозрачно.

в эту пору результаты труда

отделяются от автора.

много названий у них,

все знакомы, как иней и поздние фрукты.

 

И горе обманывает.

Сезон, промытый от горя,

просматривается наперёд.

* * *

Всё говорило, что это предбанник Востока.

Абстрактного: дом как цунами

с пеной тарелок по крыше, неровные грани полей

пересекались разнотравиями, мелко реяли флаги.

Кювет был границей.

Главное — предметы ютились, группировались,

несмотря на обилие места вокруг. Трубы, строительный мусор,

автомобили на трассе, шатры.

Хлопья первого снега не прилипали к одежде.

 

Сон тоже был азиатским,

когда рефлексы не притупляются,

а спишь будто бы под открытым небом.

* * *

Смесь смущения и невысказанной жестокости.

Тёмный сын пустыни заискивает перед кондуктором,

потому что боится сказать не так.

Вот было бы дело без слов, всё обернулось бы проще.

Ничего, и ты пропадёшь. Вернёшься домой,

где небо кипит от жары, потратишь добычу,

и сила выйдет без слов. Кровь забудет.

 

Забудет кровь, забудет мир

твой азиатский сон.

И колотьё песчаных рек

в закрытой голове.

Штиблеты, вросшие в ступни,

твой глиняный костюм.

Твои ножи, твои сады,

твой взвинченный язык.

* * *

Мысли внутри головы записываются слоями, как и всё вокруг,

но перемежаются пустотой и накладываются друг на друга.

Раньше две дороги вели к моему дому,

одна длиннее другой. В том были свои приметы

и даже одухотворённость.

Теперь весь квартал предсказанно рассыпается на простые части.

Запись кончается, это — последнее, что я помню

теперь, когда собираю вещи.

Впереди — не очень долгое

перекладывание их с места на место,

а не divinum opus.

 

Мы любим науку. Наука даёт отчаянье

и честную жалость к себе.

* * *

Впечатлят или нет масштабы,

но лес выглядит проходимым.

Граница оказывается рукотворной,

фермы моста, сложенные из камня.

 

Представление начинается на опушке.

Олени перепрыгивают через барьеры.

Егеря маршируют.

Слышится музыка.

 

Пахнет, как в зацветшем аквариуме,

но стенки прозрачны: словно ящик для фокусов.

Неясно, снята ли крышка.