Человечек медленно карабкается по песчаному склону. Оступается, но, удерживает равновесие. Ползёт дальше.
— К видеоарту должен прилагаться пульт, чтобы можно было перематывать, - сказал Олег, улыбаясь и протягивая руку. — Привет! Сорри за опоздание.
Игорь помотал головой: не страшно.
— Ни в коем случае, — серьёзно отвечал он. — Сколько времени зритель тратит на созерцание произведения искусства в музее? В среднем шесть секунд. Притом что раньше было девять. То есть видео априори недоступно для просмотра, зритель — случайный свидетель, который видит лишь фрагмент целого. В отличие от статичных картинок, над которыми он обладает абсолютным визуальным контролем. Сопротивление этому контролю и есть основная функция тайм-бэйзд арта.
— Го челлендж, — хохотнул Олег, — посмотреть все видосы целиком.
Игорь, на секунду задумавшись, проговорил:
— Знаешь, на ютубе есть канал — парень по десять часов подряд, буквально десять часов, без перерыва, смотрит максимально лютую хрень: на трещину на потолке, клип Ольги Бузовой. Cначала режет ножницами воду десять часов, потом десять часов смотрит видео, как он десять часов режет воду.
Олег хмыкнул.
— И у него несколько миллионов просмотров, — добавил Игорь. — Никаким художникам и не снилось.
— Давай оценивать искусство лайками и количеством просмотров.
Игорь пожимает плечами:
— Давай учитывать реальность.
Он жестом предлагает продолжить осмотр.
— Я уже успел пробежаться, так что…
— Да? И как выставка?
— Выставка? Ну как… хорошая.
Всё было как положено: искусство, похожее на искусство, и не очень похожее тоже, сделанность несделанности, слабые триггеры; возле выгородки с видео на полу лежала двухметровая зигзагообразная рельса в окружении маленьких макетов из проволоки, стремящихся повторить её форму; в центре зала бумажные стрелочки указывали во все стороны; за ними располагалась тумба с мышкой, напротив которой мерцала кислотно-розовая картинка с закатным, уходящим за морской горизонт, солнцем; стены были украшены длинной цепью разноцветных тряпичных колечек и чёрно-белым граффити, вариацией уробороса: знак бесконечности, рисующий и стирающий сам себя одновременно.
— Как дела? — Игорь направился к тумбе и рассеянно пошевелил мышкой: закат — «Самый красивый закат» Евы Петличковой — окрасился фиолетовым, потом пожелтел.
— Э-э… ничего. Нормально, — отвечал Олег, скорым шагом обходя рельсу по кругу. — Ничего не успеваю, но…
— Это нормально.
— Вместо того чтобы допиливать видос для «Проуна», я всю неделю колупаюсь с бассейном для алисиной выставки… У неё будет выставка в МАММе, ты знал?
Игорь промычал нечто неопределённое.
— Бассейн с тэгами, она будет в тэгах плавать. В синьке пилил, пришлось повозиться. Ночью поставил рендериться, до завтра отдыхаю, а так вряд ли бы выбрался. Там три минуты, но моя 1060 слабовата уже. Надо брать 1080 хотя бы, но деньги…
— Алиса заплатит?
Олег поморщился.
— Ну а что деньги? — Игорь развёл руками, показывая: вот же они, здесь. В ответ на вопросительный взгляд сообщил:
— Биткоин же просел опять. При нынешнем курсе он на грани рентабельности, его стоимость сопоставима со стоимостью потребляемой электроэнергии. И майнеры вынуждены выкручиваться и искать способы, как подключаться к сетям нелегально. А вот художникам не нужно платить за электричество — в музеях. Розетки — вот что может дать музей художникам. Совершенно официально. Собираем фермы и под видом искусства несём в музей. Профит. У ферм такой странноватый вид, они гудят мощно — чем не саундарт?
— Тут на одну видюху не знаешь, как накопить, — пробормотал Олег, остановившись у разноцветных колечек, которые при ближайшем рассмотрении оказались отпоротыми горловинами футболок, — а для фермы сколько нужно? Штук шесть?
— Так сдавай розетки майнерам в аренду.
Ухмылка сплясала на лице Олега.
— Предложи Минаеву, — сказал он, — он всё носится со своим «Музеем будущего», ему понравится. Или в Электромузей — ещё не отправлял заявку? Я думал им «храм» отправить, надо только нормальную экспликацию написать.
— А ещё в музеях остались мониторы PVM, — сказал заскучавший Игорь, — из доцифровой эпохи. Эти мониторы сегодня очень ценятся ретро-геймерами за качество изображения в 8-и и 16-ти битных игрушках. Маст хэв для каждого уважающего себя коллекционера «Денди» и «Сеги». Больших денег стоят… Но если серьёзно, то я не совсем понимаю, зачем участвовать в выставках. Что это даёт? Кроме возможности участия в других выставках?
Олег, пощипав подбородок, отвечал:
— Ну, во-первых, создать произведение искусства значит его проэкспонировать. Искусство это то, что выставляется в музее. И потом — статус: ты — художник, потому что выставляешься в музее…
— А выставляешься в музее, потому что художник, — перебил его Игорь. — Не поспоришь. Правда, высказывание, сделанное внутри институциональных стен, вряд ли будет услышано снаружи, а само по себе художественное пространство… даже не важно, свободно оно или нет, оно тупо очень маленькое. Кто является аудиторией этого всего? Кроме горстки самих художников? Ну — в вакууме? — спросил Игорь и сам ответил. — Интеллигентная молодежь, студенты. Надо говорить, почему у нас студенчество отсутствует как класс? Почему за без малого тридцать лет так и не появилось независимого студенческого движения, независимых профсоюзов, университетских автономий?
Между тем они перебрались в следующий зал, небольших размеров белый куб, посередине которого стоял широкий деревянный топчан с парой наушников, а над ним, на потолке, помещалась видеопроекция: мальчик лет десяти вертел в руках коробку от смартфона и рассказывал что-то.
— Видосы из ютуба с нулевыми просмотрами, — пояснил Игорь. — Вроде алгоритм находит рандомно.
— Говорят, школьники — наш новый революционный класс, — со смехом сказал Олег. — Может, и искусство должно быть для школьников?
— Искусство должно быть геттоизировано, — мрачно отозвался Игорь. — Художники должны сидеть по тёмным углам музеев и галерей и заниматься очень сложными, никому не понятными вещами, не имеющими никакого отношения к реальности. Опционально дозволяется выходить на площадь и лупить себя молотком по яйцам, чтобы вызывать ненависть окружающих и ещё больше дискредитировать художественное сообщество.
Приятели помолчали.
Видео с мальчиком кончилось, началось другое — из окна поезда, похожее на все другие видео из окна поезда. Поплыла пыльная придорожная зелень, в просветах замелькало холодное небо.
— И что ты предлагаешь? — спросил Олег.
— Ну-у… — Игорь взял паузу, как будто обдумывая ответ. — Есть ведь опыт поиска новых способов существования искусства вне выставочных пространств и взаимодействия с массами, навязывания себя массам — опыт революционного авангарда. Нужно опираться на него. И в этом смысле идея искусства для школьников мне нравится. Во-первых, их много. Почему у нас рэп так популярен? Потому что у нас много школьников. Во-вторых, школьники активно политизируются. Кто ходит на митинги и протестные акции? Навального называют «королём школьников», издевательски, но, уверен, его ставка на детей просчитана, школьник тоже может сделаться гражданином.
— А когда школьников подприжмут, переключимся на детсадовцев? Искусство для младенцев? Эмбрионов в утробе?
— Андроидов, — кивнул Игорь и двинулся дальше, увлекая Олега за собой. — Не играл в «Detroit: Become Human»? Эксклюзив для плойки, но можно на ютубе пройти. Кинцо про недалёкое будущее. В будущем жизнь человека будет напоминать жизнь античного рабовладельца или помещика, только слугами будут антропоморфные роботы. И чем совершеннее будут эти андроиды-рабы, тем выше вероятность обретения ими сознания и начала борьбы за равные права с людьми. Если у школьников не получится, следующая революция будет революцией андроидов. Значит, и искусство должно быть для андроидов. Или школьников.
— Прекрасно, — Олег беззвучно хохотал. — А ничего, что искусство для школьников собираются делать люди, которым… ещё далеко не под сорок? А арт для андроидов — кожаные мешки?
— Вот это мне понравилось, — переменив тему, Игорь указал на телевизор: на абстрактном голубом фоне ползал, извиваясь по-всякому, низкополигональный червяк. — Там в экспликации… второй абзац. Вот это: «…движения червяка воспроизводят движение глобального капитала».
Также была отмечена китайская графика с драконами, сношающими автомобили. Прочее — бетонная плита, приподнятая над полом сотней хрустальных бокалов, голые флагштоки, отпечатки канализационных люков в технике фроттажа, наполовину перегоревший неоновый слоган JUST ENJOY — наверное, тоже ничего, но приятели уже бежали дальше.
Открывались новые залы с новым искусством, перечисление которого заняло бы больше времени, чем ушло на просмотр; взгляды рыскали, не зацепляясь ни за что; Игорь увлечённо рассказывал про вживление чипов и публичные дома с роботами, лимитированные кроссовки и группу «Френдзона», про медленную энергию искусства и о том, почему у художников не получилось, а Олег, посмеиваясь, кивал.
Они сбежали по лестнице, по стрелочке с надписью «выход» и, толкнув высокую дубовую дверь, нырнули в черноту московского октябрьского вечера. Дикий порыв ветра с мокрым снегом ударил в лицо, Игорь невольно зажмурился, а когда открыл глаза, Олега уже не было. И музея тоже не было. Ничего — только чёрный провал и пустота кругом.
Он побрёл наугад и шёл долго, неизвестно сколько, пока вдали, где-то на краю ледяной ночи, не стали проступать бледные огоньки.
Он пошёл на их свет.
49 
