ISSN 1818-7447

об авторе

Игорь Померанцев родился в 1948 году в Саратове, вырос в Черновцах, окончил филологический факультет Черновицкого университета. С 1978 г. в эмиграции. Многолетний сотрудник радио «Свобода». Автор десяти книг стихов и эссеистики. Первый лауреат учрежденной альманахом «Urbi» Премии имени Вяземского. Живет в Праге.

Новая карта русской литературы

Само предлежащее

Дмитрий Григорьев ; Виктор Iванiв ; Игорь Вишневецкий ; Алла Горбунова ; Михаил Вяткин ; Леонид Гиршович ; Полина Андрукович ; Марина Тёмкина ; Игорь Померанцев ; Дина Махметова ; Марина Бувайло ; Антон Равик ; Наталья Ключарёва ; Анастасия Афанасьева

Игорь Померанцев

Семидесятые

Семидесятые

Я считаю, что это не плохой результат.

Из двух дюжин допрошенных друзей

только двое раскололись.

Валерий Николаевич угодливо дал

прочесть их показания.

Сначала Ларины.

Но она была совсем девчонка,

любила шмотки и зналась с фарцой.

Её прижали «спекуляцией»

(кажется, статья 154).

И зачем я давал ей «плохие книжки»?

Ну совсем не в лошадку корм.

И Митюхин.

Я его после спросил:

— Ты что, в штаны наложил

или просто сдурел?

Он ответил:

— А почему я должен был врать?

Митюхин — моралист!

Да это не курам — цыплятам на смех.

Так я и не понял: пересрал или козёл.

Нет, не плохой результат.

Только двое.

Правда, после дюжину как ветром сдуло.

* * *

Однажды Валерий Николаевич

растрогал меня до слёз.

Поглядев на портрет Стравинского

в моей съёмной комнате,

почтительно сказал:

— Пастернак…

У Надии на обыске офицерик,

увидев портрет Ахматовой,

просветлённо воскликнул:

— А, так бабка у вас еврейка!

* * *

Срок их заключения

так долог,

что начинаешь забывать о них,

и когда кто-нибудь

наконец

оказывается вне зоны,

испытываешь чувство ужаса,

но вскоре,

услышав по радио

о повторном аресте,

отдыхаешь душой

и блаженствуешь.

Надии

Дорогая, закладка,

которую ты вышила

украинским узором,

когда тебя заперли в карцер,

и которую ты после

подарила мне, —

в моей записной книжке.

Я хочу, чтобы имя твоё

переплелось украинским узором

с этими строчками.

Я хочу,

чтобы все мои слова

откликались на твоё имя.

* * *

Устраивать свадьбу во время чумы

было совсем глупо.

Но я не мог отказать родителям невесты.

Они позвали в ресторан своих друзей,

и нам кричали «горько».

Ещё был фотограф — свадебный.

Но где-то в глубине зала я заметил

другого фотографа — не званого.

Интересно, остались ли эти снимки в архиве КГБ?

А те записи, аудио, моих свиданий?

Хотел бы я услышать эти любовные стоны

тридцатилетней давности? Не уверен.

* * *

Она думала:

красить глаза или не красить.

А губы?

Маникюр не сделала.

Всё равно он не разглядел бы

со скамьи подсудимых.

Потом решила, что накрасит.

Пусть увидят,

что за эти семь месяцев

она стала ещё красивей,

ещё моложе.

И пусть после

он вспоминает её такой, красивой.

* * *

Мы сидели в ресторане Palffy Palac

на террасе с видом на пражский Град

c Великим Американским Поэтом,

его миловидной женой

и маленьким американским поэтом.

Маленький сказал:

— У нас сейчас фашистский режим.

Жена ВАПа поддержала его:

— Президент и его команда просто размазали нас.

Я деликатно заметил:

— Кто-кто, а я вас понимаю.

    Представляю, каких трудов вам стоило уйти от ФБР.

    Где будете просить политическое убежище:

    здесь, в Праге, или в Париже? Я бы на вашем месте

    просил в Париже.

Нависла тишина (так это, кажется, принято называть).

Маленький нарушил её:

— А разве это не коммерческий фашизм,

    все эти жалкие киоски и палатки

    на Староместской площади?

— Господа, — радостно воскликнул я, —

    если мы сейчас сфакаемся до сокрушительной критики

    МакДональдсов и размороженной жратвы на самолётах,

    то я приглашу официантов

    принять участие в нашей дискуссии!

Великий крякнул и сказал:

— Игорь, сядьте ближе. Я понемногу глохну.

    Вы высказали несколько оригинальнейших идей,

    и я буду размышлять над ними.

Я пересел поближе. Великий спросил:

стихи Аллена, Гэри, Джека,

ну всех нас, битников,

в русском переводе звучат?

— Знаете, Майкл, у вас есть стихи о том, как американская солдатня

    в 1954 году у побережья Исландии расстреляла сто китов,

    так, забавы ради.

— А, эти стихи нравились Вознесенскому.

— Мне тоже нравятся. Но вот какая незадача:

    у нас это делали с людьми и более основательно.

— Ага. Я буду размышлять.

— Но если честно, то я перечёл перед встречей ваши стихи

    и стихи ваших друзей.

    Там так много наркоты, криков, воплей, камлания,

    потрясающей акустики,

    и вот что я понял: вы кричали порознь и хором,

    потому что боитесь смерти.

    Орущий — бессмертен.

    По-английски ведь тоже есть выражение

    «мёртвая тишина»?

— Я буду размышлять. У меня прежде

    никогда не было такого разговора.

У меня тоже.