* * *
Восток затянут тучами,
А Запад сияет звёздами,
И западное море проглотило
Всю до снежинки белую крупу,
Которую над ним просыпал Ёдзу.
Оно высовывает свой язык на берег
И слизывает с набережной снег.
Такого снега в марте, господин,
Я не припомню, а ведь я
Чиню колёса здесь с тех самых пор,
Как Сиру досточтимый дал отпор
Назойливому воинству Дзирота.
Не много ль снега в ведьмином подоле?
Ведь в марте бабочки уж прилетают к нам.
Вы так и напишите, господин,
Как снежные капустницы садятся
На знак «Налево поворота нет»
И что колёса я балансиру́ю справно,
А с вас, пожалуйста, 6 дзёгу за бульон.
* * *
К трибуне не пошёл — суставы и одышка,
Он будет с места, — референтам дали знак
И микрофон придвинули под самый
крючковатый нос.
Но мир и так затих.
От Гелиополиса
до Геркулесовых столбов
на всех экранах чёткая картинка.
А он осоловелыми глазами смотрит на графин
перед собою прямо.
— Маэстро, начинайте.
— Что? Попить?
Здесь водичка?
— Нет, маэстро, про культуру!
— А, культура…
Да…
Что станет с миром, окружившим море,
когда уйдёт последний человек,
способный с другом посмеяться шутке
из нашего троянского кино?
Зашевелились кристы и султаны
на головах гостей.
— Что говорит старик?
— Не понимаю, я этот диалект не изучал.
А он страдальчески взирает на графин
и фибулу героя соцтруда рукою трогает,
как будто проверяет:
был, не был он Энеем.
* * *
Что
Два пятка́ перстней
На чёрную перчатку
Тесьмою перехваченную
В локте
Не гадко ли
Смотреть
На головы курей
Висящие у Сутина
В кладовке
Двадцатые уходят
Под свирель
Под хоровод чертей
И ты уходишь
Осталась твоя чёрная тетрадь
Осталась кобура
И стих без огласовки
* * *
Шар тай мир лай
говорят тебе люди
и в бу́буду тянут за обе руки!
Традишн-традишн —
кричат мужики
а бабы выносят пучагу на блюде
И все улыбаются
шапки склоняются
и нос воротить не с руки
А ты понимаешь:
ага, это шай
а этот коричневый, стало быть, лай
а в бургер они добавляют пхай-пхай
А в Грязевце, значит
у братьев Мамедовых
есть Лукоморье кафе
и там расстегаев попробовать
медовых можно
и баню сходить налегке
* * *
мужчина-флористка и баба-мясник
выходят с концерта Давида Сироты
и ловят такси на двоих
— Тебя я до мой провожу?
— Нихуя, поедем ко мне на работу.
за Бауманской вышли
проулком прошли
к строению номер 10
забор перелезли
и тут доберман
решил им испортить вечер
Полина его подманила к себе
и ёбнула в морду ботинком
сорвали замок и в чертоги вошли
где кровью воняло и смертью
холодные мёртвые туши свиные
качались во тьмах на крюках
и Павлик напрягшись сказал себе
нынче
я выебу
свой
страх
* * *
Тя ужас не берёт,
когда представишь,
как Моль жрёт Шерсть?
нет, ты не убегай,
глаза прикрой —
и представляй: сидит…
и этими своими челюстями,
и слоников, и даже незабудки
вот-вот в ошмётки красной нитки перетрёт!
Не трогает тебя?
А мне, Сальери, весь день не по себе —
жрёт шерсть! шерсть жрёт… нет, не представить.
Зачем Господь творил столь мерзких гадов,
что не идут теперь из головы?
Ведь в ней же полиэстер!
Ну фу-ты ну-ты!
* * *
Какой ещё нахуй
Тадеуш Рыбчинский
Когда я сказал тебе
Гоша Рубчинский
Гоша rub гоша груб
гоша RAB гоша рад
гоша запускает новый аромат
гоша хороший
проясни за шмот, гоша
моя презёрша — katya gordon
а твоя, небось, loshad'?
Pardon Мирон
Я думал в первый день на воле
Приду, как был, в кафе Прибой
За амеистский сяду столик
Тот, про который пел Малой
Но нынче некого ответить
И некому ввалить кураж
Засохла кровь на олимпийке
И на брабантских кружевах.
* * *
— А вы дождётесь своего сациви
Иль будете заказывать сашими?
— Заказывать я буду, нет, постой
Я буду гнать дышать держать зависеть
Сюда смотреть, обидеть, ненавидеть.
А апосля я буду божоле.
49 
