За окном автобуса мелькают поля, деревянные домики, коровники и силосные башни.
Классная берет микрофон, стучит по нему, дует.
— Слышите меня, ребята?
— Да!
— Хочу еще раз напомнить наш план на сегодня. Едем, пока не станет темно, останавливаемся в лесу на ночлег, ставим палатки, ужинаем и ложимся. А завтра с утра выезжаем, чтобы часам к двенадцати прибыть в Брест.
— А картошку печь будем? — спрашивает Синицына.
— Да, конечно, и картошку печь, и сало жарить… А вот вы помните, ребята, сколько лет назад была оборона Брестской крепости?
— В сорок первом — значит сорок шесть лет назад! — кричит выскочка Кутепова.
Онищенко говорит мне:
— Пацаны взяли «смагу». Будешь пить?
— Не, я не пью.
— Что, не куришь и не пьешь? Здоровеньким помрешь, да? А поебаться хочешь? Мы не курим и не пьем, только девок мы…
Нестеренко поворачивается к нам.
— Онищенко — ты такой уже пустомеля…
— Чего это я пустомеля?
— Сам знаешь.
— А хочешь, докажу, что не пустомеля? — Он улыбается. — Хочешь попробовать?
Нестеренко фыркает, отворачивается.
Онищенко наклоняется мне к уху, шепчет:
— Знаешь, с кем можно из наших баб поебаться? С Колтаковой. Она уже не целка. Ее летом в деревне пацаны отработали.
— Откуда ты знаешь?
— Она сама рассказала. Что, поверил? Один ноль в мою пользу. Нет, конечно, — пацаны говорили. Короче, один пацан, типа она с ним ходила, завел к себе домой, а потом еще и друзья евоные пришли — накончали ей на пузо, на платье. А она — заяву ментам.
— И что?
— Сели пацаны. По пятнадцать лет — прикидываешь? За то, что групповая. Слушай анекдот. Судят мужика. За групповое изнасилование крупного рогатого скота… Поднимается он. У него спрашивают: а где остальные, где — группа? Я был один.
Онищенко хохочет, я улыбаюсь. Он спрашивает:
— Что, понял?
Я киваю.
Стоим на поляне — я, Онищенко, Курилович, Малеев и Усаченок. Все курят, кроме меня.
Малеев говорит:
— А я там знаете, что видел? Затычки. Бабы наши меняли затычки, и старые выбросили.
— Пиздишь, — говорит Усаченок.
— Пошли — покажу, если не веришь.
Онищенко спрашивает:
— А где, в какой стороне?
— В той. — Малеев показывает в сторону леса. Онищенко поворачивается ко мне.
— Пошли посмотрим, Вова.
— Ай, неохота.
— Пошли, что ты ломаешься, как целка? — Пацаны хохочут. — Мы сейчас придем, без нас не начинайте.
— Еще сначала принести надо. — Курилович идет к палаткам.
Выходим с Онищенко на поляну. Курилович держит в руке зеленую бутылку из-под водки.
— Ну что, нашли?
— Не-а. Дай-ка шахнуть, — говорит Онищенко.
— Значит, плохо искали. Держи.
Онищенко отпивает, смотрит на меня.
— Что, может, ебнешь, Вова? А то…
Я беру бутылку, подношу ко рту. В ней — мутная самогонка. Горлышко мокрое, в слюнях. Я делаю глоток, протягиваю бутылку Куриловичу. Онищенко перехватывает, делает большой глоток.
— Малый, ты что — охуел? — орет Малеев. — Хочешь один все выжрать?
— Ты говорил — еще есть вторая…
— Ну и что, что есть? А на завтра?
— Завтра возьмем пива.
— Где ты его возьмешь?
— В Бресте. Я тебе отвечаю. Иди за второй, пока классуха не засекла, что нас нет.
Идем к костру. Онищенко дебильно улыбается, шатается, цепляется за деревья. По остальным ничего не заметно. Курилович хватает Онищенко за плечи.
— Малый, кончай выебываться. Классная засечет — всем пиздюлей ввалит, не только тебе.
— Классная… С пиздой красной…
— Сейчас договоришься… Будет тебе и с красной, и с голубой.
Бабы и Классная сидят у костра, жарят на прутиках сало. Классная говорит:
— А вот и наши мальчики… Где это вы ходите? Мы уже заскучали…
Малеев говорит:
— Мы спать пойдем… Завтра вставать рано…
— Как хотите. А то посидели бы с нами…
Нестеренко смотрит на Санину, ехидно улыбается. Она — самая красивая в классе, лучше всех одевается. Сейчас она в коричневых штроксах «Rifle» с заклепками и в серой югославской ветровке.
Онищенко тихонько поет мне в ухо:
Два футболиста сняли бутсы,
Легли на поле и ебутся.
Наша палатка — за автобусом. Онищенко расстегивает ширинку, сцыт на колесо. Малеев орет:
— Ты что — от водил хочешь получить?
— Водилы — пидарасы, я их завафлю…
— Смотри, чтоб тебя не завафлили, понял?
Онищенко застегивает ширинку, лезет в палатку. Курилович говорит:
— Думаете, ему так дало? Он просто выебывается. Видели — перед классной ничего такого не говорил. Ну что, ложимся?
— Ну а хули еще делать? — Малеев плюет под ноги. — Бухла больше нет…
Малеев и Курилович лезут в палатку. Усаченок говорит мне:
— Пошли со мной — я покурю.
— Ладно.
Усаченок достает из пачки «Столичных» сигарету.
— Ты точно не будешь?
— Точно.
— Да, ты ж примерный. Ладно…
Он чиркает спичкой, прикуривает, затягивается. Со стороны костра слышны шаги. Усаченок выкидывает сигарету.
На поляну выходят Колтакова и Кутепова. Колтакова говорит:
— А что это вы тут делаете?
— Где классная? — спрашивает Усаченок.
— Наверно, в автобус пошла, спать…
Усаченок поднимает с земли сигарету, достает коробок.
— Она что, в автобусе будет спать?
— Да.
— А почему не с вами, не в палатке?
— Это ты у нее спроси. Дай лучше сигарету.
— Ты разве куришь?
— Так, балуюсь.
Я тоже тянусь к пачке.
— И ты, Вован? Ну вы даете, примерные… Пошлите, может, погуляем? Не сцыте, не к костру. Здесь дорога есть прямо к шоссе.
Усаченок с Кутеповой идут впереди, я и Колтакова отстаем от них метра на три. По шоссе едут фуры и легковые. Я говорю Колтаковой:
— Я хотел у тебя спросить… Мне про тебя говорили…
— И кто это говорил, если не секрет?
— Секрет.
— И что они такое говорили?
— Ну, что ты… Летом, в деревне…
— Ну и что с того?
— Просто хотел спросить, правда это или нет?
— А любопытной Варваре на базаре кое-что…
Она дотрагивается до моего живота, опускает руку ниже и отдергивает — у меня встал. Колтакова хохочет.
— Никого не слушай, ясно? Одна я знаю, что там было на самом деле, но никому не скажу, если не захочу, понял?
— Понял.
— Давай лучше про что-нибудь другое поговорим. Ты после восьмого куда пойдешь, в девятый?
— Ну да, а куда еще? — я обнимаю ее рукой за талию. — А ты?
— Не знаю еще. Время есть.
— Сколько того времени? Май кончается…
— В крайнем случае, в девятый меня всегда возьмут, да?
Я медленно пододвигаю руку к ее правой груди. Она резко останавливается, сбрасывает мою руку.
— А вот это не надо, ладно? А то я сейчас пойду спать.
Подходим к автобусу. Костер потух. Водитель Миша курит у заднего колеса.
— Где вы ходите? Знаете, сколько время? Два часа ночи.
— Но вы Елене Семеновне не скажете? — говорит Кутепова. — Пожалуйста…
— Не сцыте, не скажу.
*
Классная говорит в микрофон:
— Сейчас все выходим и идем в крепость…
Я говорю:
— Елена Семеновна, а можно мне остаться? Я уже был в крепости… И у меня что-то голова болит.
— Ну, если голова болит… Вообще-то, откалываться от коллектива нехорошо, но ладно…
Я откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза.
Стоим у фонтанчика. Через дорогу — двухэтажный универсам. Малеев дает Онищенке рубль.
— Тебе две?
— Ага.
— А ты, Вова, будешь?
— Одну.
Я даю ему две «пятнашки» и «двадцарик».
— Значит, вам троим — по две, Вове — одну, ну и себе я две. Короче, пошел я.
Онищенко подходит к двум пацанам. Им лет по семнадцать-восемнадцать. У одного на куртке — круглый значок, что на нем — отсюда не видно.
Курилович говорит:
— Зря Малого послали — надо было идти всем. А то насуют ему и бабки заберут.
Онищенко идет с местными пацанами за магазин. Курилович кричит:
— Малый!
Он не оборачивается.
— Ну что? — спрашивает Малеев. — Где пиво?
— Нету. Они как узнали, что мы с Могилева — хотели отпиздить. Позвать еще здоровых пацанов… я нас еле отмазал. Пришлось отдать деньги.
— Ты что, охуел — все деньги?
— Они обыскивали, повели за магазин и обыскивали.
— Малый, я тебя сейчас убью, на хуй. Надо было самим брать — вдруг бы продали?
Сижу возле палатки, читаю книгу — «Туманность Андромеды». Подходит Малеев.
— Вова, иди-ка сюда. Надо поговорить.
Кладу между страниц закладку, захлопываю книгу, поднимаюсь.
Выходим на поляну. Там — Онищенко, Усаченок, Курилович и Колтакова. Малеев хватает Колтакову за руку.
— Ну что, ебал он тебя или нет?
Она выхватывает руку.
— Не твое дело, понял? И только тронь меня, не дай бог…
— А ты меня не пугай…
— А я тебя не пугаю. Потом сам увидишь…
Колтакова идет к автобусу. Все смотрят на меня. Онищенко противно улыбается. Малеев говорит:
— Ты что, думаешь — самый умный, да? А мы все — дурные?
— А что такое?
— Ничего.
Он резко поднимает руку, я вздрагиваю.
— Не бойся, мы тебя бить не будем. Мы тебя немного поучим.
Курилович кричит:
— Вали его! Темную!
Стучу по двери автобуса. Открывает классная.
— Елена Семеновна, можно я в автобусе буду спать? Мне что-то в палатке холодно…
— А почему у тебя куртка мокрая? И вся в зелени?
— Это я поскользнулся…
— Ладно, заходи…
На переднем сиденье расстелена газета, на ней — нарезанное сало, вареные яйца, хлеб, соленые огурцы.
Через проход сидят Миша, второй водитель Валера и географичка Прудникова.
Я ложусь на заднее, широкое сиденье.
Классная негромко говорит Мише:
— Хороший ученик… Мать в родительском комитете… Нельзя…
Миша что-то бурчит, шелестит бумагой. Звенят стаканы.
Натягиваю кроссовки. Ноги за ночь распухли, еле влезают. Миша и классная спят на переднем сиденье, обнявшись. Валера и Прудникова — тоже вместе, через проход. На полу валяются две пустых бутылки от водки.
Я осторожно, чтобы их не разбудить, закрываю дверь автобуса. Холодно. Я застегиваю куртку.
Возле палатки курит Онищенко.
— Привет! — Он сует мне руку, я жму ее. — Ты где спал, в автобусе? Ладно, ты не обижайся за это. Пошли, что-то покажу…
— Затычки?
— Какие, бля, затычки? Ты что, дурной? — Он смеется.
Идем по лесу в сторону шоссе. Онищенко останавливается.
— Дай слово пацана, что никому не скажешь.
— Слово пацана.
— Дай зуб.
Я цепляю ногтем передний зуб.
Он сует руку в карман, достает значок. На нем — Томас Андерс с Дитером Боленом и надпись «Modern Talking».
— Я вчера у пацана купил.
— За сколько?
— За четыре.
— Значит, они не забрали у тебя деньги?
— Нет. Но ты мне зуб дал, что никому не скажешь. Всё, пошли назад.
15 
